alexandradniprenko (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
alexandradniprenko) wrote2022-03-07 11:42 am
alexandradniprenko) wrote2022-03-07 11:42 am
Entry tags:
Авторство «Тихого Дона» в свидетельствах современников. 3. Левицкая, Горький и другие.
Итак, сам Шолохов говорил о «Тихом Доне», как о своем романе, даже в письмах близким людям. А что писали о нем его знакомые, имевшие отношение к литературе? (Разумеется, нас и здесь интересует только то, что говорилось не для широкой публики.)
ЕВГЕНИЯ ЛЕВИЦКАЯ
Начну с записок Евгении Левицкой — редактора, поддержавшего публикацию «Тихого Дона», впоследствии — друга Шолохова; по мнению антишолоховцев — одного из участников «проекта «Тихий Дон»».
Летом 1930 года она побывала в Вёшенской в гостях у писателя, и описала свои впечатления. Привожу то, что имеет отношение к проблеме авторства ТД:
« <...> Мне и самой хотелось посмотреть обстановку, в которой живет он, посмотреть его в обычной, житейской обстановке, попробовать понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего и в свои 21–22 года («Тихий Дон» он начал писать в 26 году) дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы «Тихого Дона» и свои небольшие рассказы, яркие, незабываемые. <...> »
«Сумевшего в свои 21 — 22 года....» - комментарии излишни.
Интересно, что во время поездки в Вёшенскую у нее часто возникали ассоциации с «Тихим Доном:
« <...> Глядя на темное небо, вслушивались в деревенскую тишину, изредка прерываемую лаем собак и далеким пением, вспоминались, оживали страницы «Тихого Дона», приобретали реальность исторического действия. Так и уснула я, вспоминая...<...>»
« <...> Свежее, тихое утро. Подымалось солнце («На синем пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо», – вспомнила я фразу из «Тихого Дона»). <...>»
« <...> И снова я вспомнила «Тихий Дон», Аксинью и Григория, весь аромат этого удивительного произведения особенно ярко чувствовался здесь.
Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях. И придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к нам? <...> »
«Нет ли чего-то автобиографического» - такой вопрос задает она сама себе, глядя на Шолохова! Что называется, нарочно не придумаешь.
КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ
Из дневника; 4 января 1941 года.:
«Вчера познакомился с Шолоховым .<...> Шолохов вышел из своих апартаментов твердой походкой (Леонида Андреева), перепоясанный кожаным великолепным поясом. Я прочитал ему стихи Семынина, он похвалил. Но больше молчал. Тут же его семья. <...> Впечатление от них от всех обаятельное. <...> Я читал ему и Леве Збарскому «Союз рыжих». Вначале он боялся, что не поймет, а потом так солидно и в тоже время взволнованно слушал, что приятно было читать. <...>».
В общем, полный восторг и никаких сомнений в том, что общался с автором «Тихого Дона». На следующий день Чуковский, «провел с Шолоховыми целый вечер, обсуждали «организационно-писательские дела». Впечатление, судя по всему, не изменилось.
Спустя много лет, когда Шолохов успел проявить себя с нелучшей, мягко выражаясь, стороны, отношение Чуковского к нему стало другим. Но, насколько можно судить по дневниковым записям, на отношение к нему, как к писателю, это не повлияло. (Подборку записей о Шолохове можно посмотерть здесь). Дочь Корнея Ивановича Лидия Чуковская впоследствии стала одним из активных распространителей версии о плагиате. Но это было уже после смерти её отца, и на его мнение она, насколько мне известно, не ссылалась.
АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ
Шолохов с Твардовским были знакомы, и одно время поддерживали контакты, но впоследствии их отношения разладились. Но личная неприязнь не заставила Твардовского поддержать идею о «литературном воровстве».
Из «Рабочих тетрадей»; 12.X.68:
«<...> В день отъезда виделся с Солженицыным.. <...>
Спросил его к слову насчет вчерашнего очерка Калинина в «Известиях» о поезд-ке в Вешенскую, которого сам не мог дочитать до конца — такое невыносимое раболепие и превознесение даже того, что еще и читателю неизвестно. Нет, говорит, я таких писаний не читаю. И смеясь, — но с каким-то естественным превосходством работяги над лодырем:
— Ну, что он, право, пишет сто лет и никак не может написать это все свое — неизвестно что — роман ли, черт ли что. — Здесь у него опять сорвалось что-то из того, что мне и в первый раз не понравилось — насчет «плагиата». Я ему уже говорил: в плагиат не верю, Шолохов — талант, смолоду настоящий, но, судя по проявленному беспокойству по поводу «крюковского сундука с рукописями» (рост[овский] «Молот» — «Сов. Россия»), он, возможно, позычил кое-что и в свое время не нашел формы объясниться на этот счет и отдать должное хоть памяти того, у кого позычил, и это его, м[ожет] б[ыть], мучит, а человек, похоже, скрытный, не исповедующийся. <...>»
Фраза из этой записи мне впервые попалась у кого-то из антишолоховцев: «в плагиат не верю, Шолохов — талант, смолоду настоящий, но, судя по проявленному беспокойству по поводу «крюковского сундука с рукописями» (рост[овский] «Молот» — «Сов. Россия»), он, возможно, позычил кое-что». В ней якобы Твардовский «противоречит сам себе». Т.е. гипотетическое допущение «может позычил» (что? идею? какие-то наброски к отдельным главам?) чуть ли не равно вере в плагиат! А категорическое утверждение «в плагиат не верю» и признание таланта Шолохова — не в счет.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
«Основоположник соцреализма» к числу близких знакомых Шолохова не принадлежал. У них была только одна (по крайней мере до написания документа, который я здесь приведу) встреча — специально организованная на даче у Сталина. Но все же, думаю, и его мнение небезыинтересно. На этот раз — не выдержка из дневника, а письмо.
Максим Горький — Александру Фадееву, 3/VI—31.:
«Дорогой тов. Фадеев
Третья книга “Тихого Дона” — произведение высокого достоинства, на мой взгляд значительнее второй, лучше сделана.
Но автор, как и герой его, Григорий Мелехов, “стал на грани между двух начал”, не соглашаясь с тем, что одно из этих начал в сущности — конец, неизбежный конец старого казачьего мира и сомнительной “поэзии” этого мира. <...> Для меня третья часть “Тихого Дона” говорит именно о том, что Ш. — областной писатель,<...>
Значит: дело сводится к перевоспитанию литератора, а оно прежде всего требует очень тактического и бережного отношения к воспитуемому.
Рукопись кончается 224 стр., это еще не конец. Если исключить “областное” настроение автора, рукопись кажется мне достаточно объективной политически и я, разумеется, за то, чтоб ее печатать, хотя она доставит эмигрантскому казачеству несколько приятных минут. За это наша критика обязана доставить автору несколько неприятных часов. <...>
Шолохов — очень даровит, из него может выработаться отличнейший литератор, с этим надобно считаться.
Мне кажется, что практический гуманизм, проявленный у нас к явным вредителям и дающий хорошие результаты, должно проявить и по отношению к литераторам, которые еще не нашли себя.
Жму руку»
Получается, что третья часть «Тихого Дона» Горькому не очень понравилась: с одной стороны он отмечает талант автора, с другой — критикует за «областные настроения» и за «сомнительную «поэзию»» казачьего мира. Публикацию он поддерживает но, не потому что считает сам по себе роман ценностью, а как аванс «даровитому», хоть и нуждающемуся в «перевоспитании» литератору.
ИТОГО. Свидетельства знакомых Шолохова тоже в его пользу.
ЕВГЕНИЯ ЛЕВИЦКАЯ
Начну с записок Евгении Левицкой — редактора, поддержавшего публикацию «Тихого Дона», впоследствии — друга Шолохова; по мнению антишолоховцев — одного из участников «проекта «Тихий Дон»».
Летом 1930 года она побывала в Вёшенской в гостях у писателя, и описала свои впечатления. Привожу то, что имеет отношение к проблеме авторства ТД:
« <...> Мне и самой хотелось посмотреть обстановку, в которой живет он, посмотреть его в обычной, житейской обстановке, попробовать понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего и в свои 21–22 года («Тихий Дон» он начал писать в 26 году) дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы «Тихого Дона» и свои небольшие рассказы, яркие, незабываемые. <...> »
«Сумевшего в свои 21 — 22 года....» - комментарии излишни.
Интересно, что во время поездки в Вёшенскую у нее часто возникали ассоциации с «Тихим Доном:
« <...> Глядя на темное небо, вслушивались в деревенскую тишину, изредка прерываемую лаем собак и далеким пением, вспоминались, оживали страницы «Тихого Дона», приобретали реальность исторического действия. Так и уснула я, вспоминая...<...>»
« <...> Свежее, тихое утро. Подымалось солнце («На синем пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо», – вспомнила я фразу из «Тихого Дона»). <...>»
« <...> И снова я вспомнила «Тихий Дон», Аксинью и Григория, весь аромат этого удивительного произведения особенно ярко чувствовался здесь.
Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях. И придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к нам? <...> »
«Нет ли чего-то автобиографического» - такой вопрос задает она сама себе, глядя на Шолохова! Что называется, нарочно не придумаешь.
КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ
Из дневника; 4 января 1941 года.:
«Вчера познакомился с Шолоховым .<...> Шолохов вышел из своих апартаментов твердой походкой (Леонида Андреева), перепоясанный кожаным великолепным поясом. Я прочитал ему стихи Семынина, он похвалил. Но больше молчал. Тут же его семья. <...> Впечатление от них от всех обаятельное. <...> Я читал ему и Леве Збарскому «Союз рыжих». Вначале он боялся, что не поймет, а потом так солидно и в тоже время взволнованно слушал, что приятно было читать. <...>».
В общем, полный восторг и никаких сомнений в том, что общался с автором «Тихого Дона». На следующий день Чуковский, «провел с Шолоховыми целый вечер, обсуждали «организационно-писательские дела». Впечатление, судя по всему, не изменилось.
Спустя много лет, когда Шолохов успел проявить себя с нелучшей, мягко выражаясь, стороны, отношение Чуковского к нему стало другим. Но, насколько можно судить по дневниковым записям, на отношение к нему, как к писателю, это не повлияло. (Подборку записей о Шолохове можно посмотерть здесь). Дочь Корнея Ивановича Лидия Чуковская впоследствии стала одним из активных распространителей версии о плагиате. Но это было уже после смерти её отца, и на его мнение она, насколько мне известно, не ссылалась.
АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ
Шолохов с Твардовским были знакомы, и одно время поддерживали контакты, но впоследствии их отношения разладились. Но личная неприязнь не заставила Твардовского поддержать идею о «литературном воровстве».
Из «Рабочих тетрадей»; 12.X.68:
«<...> В день отъезда виделся с Солженицыным.. <...>
Спросил его к слову насчет вчерашнего очерка Калинина в «Известиях» о поезд-ке в Вешенскую, которого сам не мог дочитать до конца — такое невыносимое раболепие и превознесение даже того, что еще и читателю неизвестно. Нет, говорит, я таких писаний не читаю. И смеясь, — но с каким-то естественным превосходством работяги над лодырем:
— Ну, что он, право, пишет сто лет и никак не может написать это все свое — неизвестно что — роман ли, черт ли что. — Здесь у него опять сорвалось что-то из того, что мне и в первый раз не понравилось — насчет «плагиата». Я ему уже говорил: в плагиат не верю, Шолохов — талант, смолоду настоящий, но, судя по проявленному беспокойству по поводу «крюковского сундука с рукописями» (рост[овский] «Молот» — «Сов. Россия»), он, возможно, позычил кое-что и в свое время не нашел формы объясниться на этот счет и отдать должное хоть памяти того, у кого позычил, и это его, м[ожет] б[ыть], мучит, а человек, похоже, скрытный, не исповедующийся. <...>»
Фраза из этой записи мне впервые попалась у кого-то из антишолоховцев: «в плагиат не верю, Шолохов — талант, смолоду настоящий, но, судя по проявленному беспокойству по поводу «крюковского сундука с рукописями» (рост[овский] «Молот» — «Сов. Россия»), он, возможно, позычил кое-что». В ней якобы Твардовский «противоречит сам себе». Т.е. гипотетическое допущение «может позычил» (что? идею? какие-то наброски к отдельным главам?) чуть ли не равно вере в плагиат! А категорическое утверждение «в плагиат не верю» и признание таланта Шолохова — не в счет.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
«Основоположник соцреализма» к числу близких знакомых Шолохова не принадлежал. У них была только одна (по крайней мере до написания документа, который я здесь приведу) встреча — специально организованная на даче у Сталина. Но все же, думаю, и его мнение небезыинтересно. На этот раз — не выдержка из дневника, а письмо.
Максим Горький — Александру Фадееву, 3/VI—31.:
«Дорогой тов. Фадеев
Третья книга “Тихого Дона” — произведение высокого достоинства, на мой взгляд значительнее второй, лучше сделана.
Но автор, как и герой его, Григорий Мелехов, “стал на грани между двух начал”, не соглашаясь с тем, что одно из этих начал в сущности — конец, неизбежный конец старого казачьего мира и сомнительной “поэзии” этого мира. <...> Для меня третья часть “Тихого Дона” говорит именно о том, что Ш. — областной писатель,<...>
Значит: дело сводится к перевоспитанию литератора, а оно прежде всего требует очень тактического и бережного отношения к воспитуемому.
Рукопись кончается 224 стр., это еще не конец. Если исключить “областное” настроение автора, рукопись кажется мне достаточно объективной политически и я, разумеется, за то, чтоб ее печатать, хотя она доставит эмигрантскому казачеству несколько приятных минут. За это наша критика обязана доставить автору несколько неприятных часов. <...>
Шолохов — очень даровит, из него может выработаться отличнейший литератор, с этим надобно считаться.
Мне кажется, что практический гуманизм, проявленный у нас к явным вредителям и дающий хорошие результаты, должно проявить и по отношению к литераторам, которые еще не нашли себя.
Жму руку»
Получается, что третья часть «Тихого Дона» Горькому не очень понравилась: с одной стороны он отмечает талант автора, с другой — критикует за «областные настроения» и за «сомнительную «поэзию»» казачьего мира. Публикацию он поддерживает но, не потому что считает сам по себе роман ценностью, а как аванс «даровитому», хоть и нуждающемуся в «перевоспитании» литератору.
ИТОГО. Свидетельства знакомых Шолохова тоже в его пользу.